Пишет Гость:
23.03.2012 в 19:08
2116
читать дальшеЛожь – это заведомая слабость человека. Ложь – невозможность идти прямым путем. Она может быть изысканной, как мед поэзии, может быть убогой, как оправдание, но, в отличие от правды, ее можно разрушить, разнести, обратить в пыль.
Каждый вечер Драйзер занимается этим увлекательным делом. Каждый вечер Джек врет.
О чем может врать человек, у которого никогда не ни что нет времени? Прежде всего, о том, что он нигде не успевает. Но если задать хронометраж каждому поступку, действию Лондона, в его глазах отображается паника. А Теодор испытывает странную смесь разочарования, досады и удовлетворения от собственной правды.
- У тебя было, как минимум, полчаса, прежде чем ты, наконец, соизволил покинут офис. Неужели лифт едет со скоростью телеги в Средневековье? Или там временная, а заодно, и пространственная дыра? – в словах Хранителя нет ни презрения, ни обвинения. Даже удивления. Это формальность, констатация факта, чтобы Джек не забывался. Чтобы Джек не расслаблялся.
- Слушай, прекрати это, а! – он с раздражением отворачивается, не способный выносить холодный, пронзительный взгляд Драйзера, - Я же не слежу за тобой! Я не лезу в каждую минуту! Это чертовски неприятно!
- Тогда я прошу прощения, - показательно смиренно соглашается с дуалом Хранитель. Насмешка назревает на его губах. Теодор смеется сам над собой, прекрасно понимая, насколько бесполезно его терпение, насколько обширна ложь Джека. Ложь, за которую предприниматель готов растерзать всякого, кто попытается эту ложь нарушить.
Для Теодора это – акт неподчинения, попытка уклониться от контроля, избежать последствий при ошибке. И Джек будет наказан.
Лондон лжет еще и потому, что не верит в равновестность мира. Ему кажется, что если что-то сцапать, урвать, взять с одного края, то при хорошей мине никто ничего не заметит. Это работало в бизнесе, ведь можно же обделять налоговую или собственных рабочих, но не работало в жизни. Когда обманутые люди отчего-то переставали его знать, а сальные шуточки встречались молчанием на каком-нибудь сугубо мужском банкете, Джек вспоминал, что он так же должен всем, как и все должны ему. Принцип «око за око», «каждому по способностям» и «каждому воздастся» как-то всплывал, и некоторое время логик становился хорошим. При Драйзере ситуации даже стали выравниваться, потому что Драйзер постоянно напоминал Джеку об этом.
Драйзер никогда не пытался убеждать словами, читать мораль, осуждать или устраивать скандалы – все это было бесполезно, поэтому он только начинал «воздавать» Лондону. И Предприниматель, ранее дуревший от собственной лживости, сначала испытывал дискомфорт, не зная, где дуал, с кем и зачем, а потом и самую настоящую панику. Нет, он верил в непогрешимость Хранителя, но сам факт того, что этот замкнутый и холодный человек мог думать не о Джеке, ошиваться с людьми, о которых не знает Джек, да и вообще, тратить свое время на что-то, кроме Джека… Это было не ревностью, это было самым настоящим страхом, что такой надежный партнер бросит его на произвол судьбы. А слишком многие Джека бросали.
«Воздавать» - не значит лгать, это молчать об истине, о происходящем, в то время как Предприниматель прятал происходящее под словами.
В их с Драем квартире всегда было немного прохладно, возможно, от кристальной чистоты, возможно от того, что здесь жили слишком занятые люди. Если же Теодор был не в настроении, что означало существующую проблему, которую, пока не решить, ничем не затмить, никак не отодвинуть, то температура падала еще ниже, так что Джек ежился по утрам, выползая из постели. Он не находил рядом дуала, а вечером засыпал в одиночестве, порой вздрагивая, когда холод забирался под одеяло.
Неизвестность и холод - два персональных кошмара, которые периодически устраивал Драйзер в ответ на цветистые сказания, похожие чем-то на дешевый, но очень пестрый ситец. Чуть дернешь за край – и вот полотно рвется.
Лондон ненавидел зависеть от какого-то фактора, он всегда располагал несколькими альтернативами. И он пытался найти альтернативу Драйзеру среди мужчин и женщин. У женщин, кстати, получалось иногда лучше, но все равно чего-то отчаянно не хватало. Терпеливый и расчетливый, умеющий рисковать, Предприниматель, однако, злился и мучился, не способный понять, отчего уже чисто физически он чувствует постоянный дискомфорт. И эта неудовлетворенность росла, требуя сейчас же обратить на себя внимание. Порой Джек даже не мог работать, старясь бесконечно расслабляться, отдыхая в клубах или в чужих постелях. Но это было иллюзией отдыха, еще одной тратой сил, в сущности, отчего Лондон еще больше изматывался.
Поэтому Джек еще больше злился, еще больше врал, отчаянно, неумело, но Драйзер стоял на своем. И однажды бунт был подавлен.
В тот день Лондон с самого утра ходил с зудящей головной болью. У него не ладилось что-то с бумагами, эта его новая секретарша, которая сама же и соблазнила Джека, оказалась стервой, способной на шантаж, так что теперь волей-неволей придется копаться в разных мерзостях и тратить солидную сумму на адвоката.
Тогда Предприниматель позвонил своему благоверному, который, очевидно, был слишком чем-то увлечен, либо был просто не в настроении. Обменявшись сухими приветствиями и дежурными «как дела», оба замолчали на какое-то время. Джек не выдержал – внутренний дискомфорт, нелогичный, жесткий, изматывающий, довел его до предела:
- Может, уже встретимся как-нибудь? – почти раздраженно предложил он, думая, что готов выбросить органайзер вместе с телефоном в окно, попроси его только об этом Хранитель.
- Я занят. Извини, - холодно и безапелляционно отказался дуал, и Лондону показалось, что ему наступили на горло.
- Да что я сделал? Что за истерики?! – сорвался он, когда Драйзер замолчал, - Если что-то не так, ты скажи! Что за показуха?
– Отношения не выясняют по телефону. И я занят, повторяю, - издевательски-спокойный тон Теодора мог взбесить кого угодно. А еще он отключил телефон, так что никто при всем желании не смог бы до него достучаться.
- Мрразь… - от души выругался Лондон, замахнулся телефоном, но так и не бросил. Он вдруг показался себе смешным и глупым, со всеми своими чувствами и жестами. К пустоте добавилось чувство вины, иррациональное, необъяснимое, как будто бы Лондон просто что-то забыл.
- Как дурак, зачем… Дурак-дурак-дурак, - бормотал он, машинально оглядывая стены офиса, осточертевшего за эти несколько лет. Он что-то искал, пытался выцепить среди полок с папками, безделушек и пыльных бумаг. Вдруг рамка фотографии, тщательно задвинутая за грамоты и книги, блеснула тусклым, металлическим боком.
Джек бездумно, точно сорока, пошел на этот блеск. С трудом, царапая стекло, удалось вытащить фото. Он и Драйзер зачем-то стояли на фоне какого-то недонебоскреба, горячего от предзакатного солнца. Он, расхлябанный, свободный, чуть моложе и беспечнее, по-хозяйски обхватил плечо Теодора, приобнимая. Хранитель был точно каменный, с идеальной осанкой, гордо поднятой головой и холодными, пустыми глазами. Было заметно, как он сторонится горячей натуры Джека, стараясь не обжигаться о его мнимое радушие.
Память настойчиво подсовывала странные, полусмешные, полутрагичные факты: фото было сделано постфактум их близости, случайной, возможно даже болезненной для Драйзера. Джек, собственно, нашел его вконец разбитым человеком, потерявшим всех, кого он только мог любить и защищать. Ситуация показалась Лондону забавной, а скрытая мощь человека, способного пережить многое и не сломаться, затягивала, увлекала. Покинутый всеми, Теодор не особо сопротивлялся настойчивому вниманию Джека. А дальше все было делом техники: ослабленный Теодор, так нуждавшийся в ком-то, чтобы вновь обрести смысл жизни, подпустил его к себе.
Постепенно и сам Джек втянулся. Предпринимателя задел странный, практически ощутимый контраст отношений: то Драйзер боялся даже случайно навредить ему, окружая заботой, ненавязчивой и робкой, то начинал воспитывать, так что Лондон мог только восхищенно присвистнуть, добавив что-то в духе «вот это отодрал».
Все эти соображения с молниеносной скоростью крутились в голове логика, пока он вертел рамку в руках. Он вспоминал приступы агрессии Хранителя, ласковые поцелуи и мрачные отповеди в три слова, когда Джек приходил не совсем трезвым, да и много…чего.
Память бережно сохранила и нервическую дрожь Теодора, испуганный, короткий взгляд, несовместимый с жесткими перехватами, с неприятным насилием, когда Лондона тянуло истерично рассмеяться. Эта сдвинутая перегородка, которая мешает при всяком насморке – результат целого маневра, когда Джек пытался поцеловать Драйзера. Мелкий шрам на виске, когда он ударился о какую-то железную хрень в автобусе, тем самым залив себя кровью, - еще одно воспоминание. Пошатываясь и смеясь, он пытался поймать руки Хранителя, отодвинуть вафельное полотенце, а потом самозабвенно целовался с Теодором, пачкая окровавленными пальцами белую рубашку и светлые волосы этика.
Воспоминания согревали, сосредоточенная злость, выстроенная на обиде, отступала. Джек отходил, прощал, забывал. Он спрятал рамку в портфель, выключил телефон и открыл настежь окна, позволяя холодному ветру продувать пыльную тишину кабинета.
***
Холодный сумрак согревали горячие мысли. Джек улыбался сам себе, рассеянный и беспечный. У него впервые появилось время, так что Лондон мог с наслаждением, жадно впитывать ощущения от простого пребывания в пространстве и времени. Он чувствовал, что жив, что внутри него есть жажда и есть радость, и что он сломит сопротивление Драйзера, уладить все не словами, а делом. Раз и навсегда.
Хранитель пришел мрачным, он с раздражением бросил ключи на стол, не сразу разулся, что позволял себе редко. Стряхивая снег с волос и ворота куртки, он, казалось, был готов одним движением порвать хлипкую ткань. Теодор ничего не замечал, невольно открыв свои настоящие эмоции, отпустив на мгновение себя. Наткнувшись взглядом на сидящего Джека, который с непередаваемым терпением и какой-то хитринкой в зеленых глазах разглядывал резкости дуала, Драйзер осекся, как будто был уличен в чем-то преступном.
- Беда у тебя с настроем, - с мнимым сочувствием, готовым перейти на смех, заговорил Джек, вырывая инициативу у Теодора. Главное, не дать опомниться, а дальше – как пойдет. И Лондон, встав, бодро промаршировал до Драйзера, шутливо отдал честь и принялся расстегивать ему куртку.
Замерзший, застывший в своих эмоциях Теодор даже не стал возражать, только стал подозрительно приглядываться к дуалу.
- Работа? Люди? Кто сегодня виноват? – с ласковой иронией взялся за допрос Лондон, стараясь на ощупь снять не только куртку, но и все остальное, при этом он боялся прервать зрительный контакт, который удалось установить в момент, когда Хранитель принялся изучать его на ложь.
- Не важно. У тебя что случилось? – тон Предпринимателя не понравился Теодору, он принялся строить стены, перехватывая ладони Лондона, стараясь не чувствовать его дыхания, дрожи и незаметных, едва понятных сигналов – тело: мимика и жесты - сильно предавало Джека, рассказывая о его желаниях и его истинных чувствах.
- Все ерунда, все бред, забудь и не думай. Все вообще не то… Послушай, я где-то, может быть, не прав, я все хотел сказать… - на глазах Джек терял контроль над собой, одуревший от близости Драйзера, от предвкушения, от острого желания успокоиться. Логика тогда катилась к чертям, а без нее Лондон жил на автопилоте, подчиняясь только биологическим ритмам, только интуитивно, как будто нашаривая желаемое. Джек презирал себя в такие моменты, он был слишком беззащитен, слишком открыт, отчего ему не раз плевали в душу. Но Драйзер не мог тогда его предать, оставить, поскольку видел слабость, видел и ясность, которую всегда заглушали трезвый расчет, извращенные комбинации ума.
Хранитель снял барьеры, позволяя своему Джеку, рвавшему дистанцию с самого порога, с самого их знакомства, прикоснуться к нему.
-Я соскучился же, черт… - выдохнул Джек у самого уха, обжигая скулу и шею, крепко обнимая Хранителя.
- Тоже. Я – тоже, - еле слышно отозвался тот.
- Так чего же ждем? – нервно-весело поинтересовался Джек, - Времени у нас, конечно, много, но мы еще много потеряли, согласись, – Драйзер ничего не успел возразить, как с него уже стянули свитер, расстегнули часть пуговиц на рубашки и принялись за ремень.
- Подожди, - вяло отозвался Хранитель, обескураженный столь молниеносным переходом от лирики к практике.
- Ну нет, я итак долго ждал, - хищная ухмылка сверкнула где-то у самых глаз, а потом все возражения утонули в поцелуях.
- Это моя фраза…да что ж ты делаешь? – взвился Драйзер, пытаясь подвинуть хотя бы локтем настырного Лондона, готового тут же искусать его, похрустеть костями своего агрессора, разбудив тем самым все хищное, что прячется под святой оболочкой Теодора.
Охотничий азарт, возросший из любви идти наперекор своему возлюбленному, толкал Джека на безумства, на попытки «свергнуть» своего диктатора, подчинить хотя бы на 15 минут.
- Джек, я устал, в конце концов! – но никакие контраргументы уже не срабатывали.
- Так просто расслабься. Сегодня я все сделаю сам, - нагло заявил Лондон, расправившись с ремнем Хранителя. Холодная кожа живота покрылась мурашками, как только теплые пальцы прошлись по розовым следам от жесткой ткани, очерчивая выпирающую кость бедра, спускаясь ниже.
- Попробуй тут, расслабься, - проворчал Теодор, наслаждаясь прикосновением, - Давай хоть не в коридоре.
- Нет, - невнятно буркнул Лондон где-то у его шеи, - И я тоже кое-чему выучился.
Драйзер вздрогнул, сжимая зубы и мышцы, чтобы не поддаться ласке.
- Знать не хочу, где ты этого понабрался.
***
Полусонные, Лондон и Драйзер лежали, соприкоснувшись бедром и плечом, так что тепло мерно перетекало от одного к другому. Они не шевелились: Теодор слишком устал, а Джек был слишком расслаблен. Впервые за несколько месяцев комната казалась обжитой: брюки Предпринимателя грудой покоились у самой кровати, а носки, черные и белые, разных размеров, следами уходили в коридор.
- И хватит мне лгать. Я же не дурак, - как будто очнувшись, «продолжил» разговор Драйзер. Лондон уже привык, что дуал всячески ломает всякую логику, путая высказанное с невысказанным.
Джек улыбнулся потолку. В чем-то он лгать все равно не мог.
URL комментариячитать дальшеЛожь – это заведомая слабость человека. Ложь – невозможность идти прямым путем. Она может быть изысканной, как мед поэзии, может быть убогой, как оправдание, но, в отличие от правды, ее можно разрушить, разнести, обратить в пыль.
Каждый вечер Драйзер занимается этим увлекательным делом. Каждый вечер Джек врет.
О чем может врать человек, у которого никогда не ни что нет времени? Прежде всего, о том, что он нигде не успевает. Но если задать хронометраж каждому поступку, действию Лондона, в его глазах отображается паника. А Теодор испытывает странную смесь разочарования, досады и удовлетворения от собственной правды.
- У тебя было, как минимум, полчаса, прежде чем ты, наконец, соизволил покинут офис. Неужели лифт едет со скоростью телеги в Средневековье? Или там временная, а заодно, и пространственная дыра? – в словах Хранителя нет ни презрения, ни обвинения. Даже удивления. Это формальность, констатация факта, чтобы Джек не забывался. Чтобы Джек не расслаблялся.
- Слушай, прекрати это, а! – он с раздражением отворачивается, не способный выносить холодный, пронзительный взгляд Драйзера, - Я же не слежу за тобой! Я не лезу в каждую минуту! Это чертовски неприятно!
- Тогда я прошу прощения, - показательно смиренно соглашается с дуалом Хранитель. Насмешка назревает на его губах. Теодор смеется сам над собой, прекрасно понимая, насколько бесполезно его терпение, насколько обширна ложь Джека. Ложь, за которую предприниматель готов растерзать всякого, кто попытается эту ложь нарушить.
Для Теодора это – акт неподчинения, попытка уклониться от контроля, избежать последствий при ошибке. И Джек будет наказан.
Лондон лжет еще и потому, что не верит в равновестность мира. Ему кажется, что если что-то сцапать, урвать, взять с одного края, то при хорошей мине никто ничего не заметит. Это работало в бизнесе, ведь можно же обделять налоговую или собственных рабочих, но не работало в жизни. Когда обманутые люди отчего-то переставали его знать, а сальные шуточки встречались молчанием на каком-нибудь сугубо мужском банкете, Джек вспоминал, что он так же должен всем, как и все должны ему. Принцип «око за око», «каждому по способностям» и «каждому воздастся» как-то всплывал, и некоторое время логик становился хорошим. При Драйзере ситуации даже стали выравниваться, потому что Драйзер постоянно напоминал Джеку об этом.
Драйзер никогда не пытался убеждать словами, читать мораль, осуждать или устраивать скандалы – все это было бесполезно, поэтому он только начинал «воздавать» Лондону. И Предприниматель, ранее дуревший от собственной лживости, сначала испытывал дискомфорт, не зная, где дуал, с кем и зачем, а потом и самую настоящую панику. Нет, он верил в непогрешимость Хранителя, но сам факт того, что этот замкнутый и холодный человек мог думать не о Джеке, ошиваться с людьми, о которых не знает Джек, да и вообще, тратить свое время на что-то, кроме Джека… Это было не ревностью, это было самым настоящим страхом, что такой надежный партнер бросит его на произвол судьбы. А слишком многие Джека бросали.
«Воздавать» - не значит лгать, это молчать об истине, о происходящем, в то время как Предприниматель прятал происходящее под словами.
В их с Драем квартире всегда было немного прохладно, возможно, от кристальной чистоты, возможно от того, что здесь жили слишком занятые люди. Если же Теодор был не в настроении, что означало существующую проблему, которую, пока не решить, ничем не затмить, никак не отодвинуть, то температура падала еще ниже, так что Джек ежился по утрам, выползая из постели. Он не находил рядом дуала, а вечером засыпал в одиночестве, порой вздрагивая, когда холод забирался под одеяло.
Неизвестность и холод - два персональных кошмара, которые периодически устраивал Драйзер в ответ на цветистые сказания, похожие чем-то на дешевый, но очень пестрый ситец. Чуть дернешь за край – и вот полотно рвется.
Лондон ненавидел зависеть от какого-то фактора, он всегда располагал несколькими альтернативами. И он пытался найти альтернативу Драйзеру среди мужчин и женщин. У женщин, кстати, получалось иногда лучше, но все равно чего-то отчаянно не хватало. Терпеливый и расчетливый, умеющий рисковать, Предприниматель, однако, злился и мучился, не способный понять, отчего уже чисто физически он чувствует постоянный дискомфорт. И эта неудовлетворенность росла, требуя сейчас же обратить на себя внимание. Порой Джек даже не мог работать, старясь бесконечно расслабляться, отдыхая в клубах или в чужих постелях. Но это было иллюзией отдыха, еще одной тратой сил, в сущности, отчего Лондон еще больше изматывался.
Поэтому Джек еще больше злился, еще больше врал, отчаянно, неумело, но Драйзер стоял на своем. И однажды бунт был подавлен.
В тот день Лондон с самого утра ходил с зудящей головной болью. У него не ладилось что-то с бумагами, эта его новая секретарша, которая сама же и соблазнила Джека, оказалась стервой, способной на шантаж, так что теперь волей-неволей придется копаться в разных мерзостях и тратить солидную сумму на адвоката.
Тогда Предприниматель позвонил своему благоверному, который, очевидно, был слишком чем-то увлечен, либо был просто не в настроении. Обменявшись сухими приветствиями и дежурными «как дела», оба замолчали на какое-то время. Джек не выдержал – внутренний дискомфорт, нелогичный, жесткий, изматывающий, довел его до предела:
- Может, уже встретимся как-нибудь? – почти раздраженно предложил он, думая, что готов выбросить органайзер вместе с телефоном в окно, попроси его только об этом Хранитель.
- Я занят. Извини, - холодно и безапелляционно отказался дуал, и Лондону показалось, что ему наступили на горло.
- Да что я сделал? Что за истерики?! – сорвался он, когда Драйзер замолчал, - Если что-то не так, ты скажи! Что за показуха?
– Отношения не выясняют по телефону. И я занят, повторяю, - издевательски-спокойный тон Теодора мог взбесить кого угодно. А еще он отключил телефон, так что никто при всем желании не смог бы до него достучаться.
- Мрразь… - от души выругался Лондон, замахнулся телефоном, но так и не бросил. Он вдруг показался себе смешным и глупым, со всеми своими чувствами и жестами. К пустоте добавилось чувство вины, иррациональное, необъяснимое, как будто бы Лондон просто что-то забыл.
- Как дурак, зачем… Дурак-дурак-дурак, - бормотал он, машинально оглядывая стены офиса, осточертевшего за эти несколько лет. Он что-то искал, пытался выцепить среди полок с папками, безделушек и пыльных бумаг. Вдруг рамка фотографии, тщательно задвинутая за грамоты и книги, блеснула тусклым, металлическим боком.
Джек бездумно, точно сорока, пошел на этот блеск. С трудом, царапая стекло, удалось вытащить фото. Он и Драйзер зачем-то стояли на фоне какого-то недонебоскреба, горячего от предзакатного солнца. Он, расхлябанный, свободный, чуть моложе и беспечнее, по-хозяйски обхватил плечо Теодора, приобнимая. Хранитель был точно каменный, с идеальной осанкой, гордо поднятой головой и холодными, пустыми глазами. Было заметно, как он сторонится горячей натуры Джека, стараясь не обжигаться о его мнимое радушие.
Память настойчиво подсовывала странные, полусмешные, полутрагичные факты: фото было сделано постфактум их близости, случайной, возможно даже болезненной для Драйзера. Джек, собственно, нашел его вконец разбитым человеком, потерявшим всех, кого он только мог любить и защищать. Ситуация показалась Лондону забавной, а скрытая мощь человека, способного пережить многое и не сломаться, затягивала, увлекала. Покинутый всеми, Теодор не особо сопротивлялся настойчивому вниманию Джека. А дальше все было делом техники: ослабленный Теодор, так нуждавшийся в ком-то, чтобы вновь обрести смысл жизни, подпустил его к себе.
Постепенно и сам Джек втянулся. Предпринимателя задел странный, практически ощутимый контраст отношений: то Драйзер боялся даже случайно навредить ему, окружая заботой, ненавязчивой и робкой, то начинал воспитывать, так что Лондон мог только восхищенно присвистнуть, добавив что-то в духе «вот это отодрал».
Все эти соображения с молниеносной скоростью крутились в голове логика, пока он вертел рамку в руках. Он вспоминал приступы агрессии Хранителя, ласковые поцелуи и мрачные отповеди в три слова, когда Джек приходил не совсем трезвым, да и много…чего.
Память бережно сохранила и нервическую дрожь Теодора, испуганный, короткий взгляд, несовместимый с жесткими перехватами, с неприятным насилием, когда Лондона тянуло истерично рассмеяться. Эта сдвинутая перегородка, которая мешает при всяком насморке – результат целого маневра, когда Джек пытался поцеловать Драйзера. Мелкий шрам на виске, когда он ударился о какую-то железную хрень в автобусе, тем самым залив себя кровью, - еще одно воспоминание. Пошатываясь и смеясь, он пытался поймать руки Хранителя, отодвинуть вафельное полотенце, а потом самозабвенно целовался с Теодором, пачкая окровавленными пальцами белую рубашку и светлые волосы этика.
Воспоминания согревали, сосредоточенная злость, выстроенная на обиде, отступала. Джек отходил, прощал, забывал. Он спрятал рамку в портфель, выключил телефон и открыл настежь окна, позволяя холодному ветру продувать пыльную тишину кабинета.
***
Холодный сумрак согревали горячие мысли. Джек улыбался сам себе, рассеянный и беспечный. У него впервые появилось время, так что Лондон мог с наслаждением, жадно впитывать ощущения от простого пребывания в пространстве и времени. Он чувствовал, что жив, что внутри него есть жажда и есть радость, и что он сломит сопротивление Драйзера, уладить все не словами, а делом. Раз и навсегда.
Хранитель пришел мрачным, он с раздражением бросил ключи на стол, не сразу разулся, что позволял себе редко. Стряхивая снег с волос и ворота куртки, он, казалось, был готов одним движением порвать хлипкую ткань. Теодор ничего не замечал, невольно открыв свои настоящие эмоции, отпустив на мгновение себя. Наткнувшись взглядом на сидящего Джека, который с непередаваемым терпением и какой-то хитринкой в зеленых глазах разглядывал резкости дуала, Драйзер осекся, как будто был уличен в чем-то преступном.
- Беда у тебя с настроем, - с мнимым сочувствием, готовым перейти на смех, заговорил Джек, вырывая инициативу у Теодора. Главное, не дать опомниться, а дальше – как пойдет. И Лондон, встав, бодро промаршировал до Драйзера, шутливо отдал честь и принялся расстегивать ему куртку.
Замерзший, застывший в своих эмоциях Теодор даже не стал возражать, только стал подозрительно приглядываться к дуалу.
- Работа? Люди? Кто сегодня виноват? – с ласковой иронией взялся за допрос Лондон, стараясь на ощупь снять не только куртку, но и все остальное, при этом он боялся прервать зрительный контакт, который удалось установить в момент, когда Хранитель принялся изучать его на ложь.
- Не важно. У тебя что случилось? – тон Предпринимателя не понравился Теодору, он принялся строить стены, перехватывая ладони Лондона, стараясь не чувствовать его дыхания, дрожи и незаметных, едва понятных сигналов – тело: мимика и жесты - сильно предавало Джека, рассказывая о его желаниях и его истинных чувствах.
- Все ерунда, все бред, забудь и не думай. Все вообще не то… Послушай, я где-то, может быть, не прав, я все хотел сказать… - на глазах Джек терял контроль над собой, одуревший от близости Драйзера, от предвкушения, от острого желания успокоиться. Логика тогда катилась к чертям, а без нее Лондон жил на автопилоте, подчиняясь только биологическим ритмам, только интуитивно, как будто нашаривая желаемое. Джек презирал себя в такие моменты, он был слишком беззащитен, слишком открыт, отчего ему не раз плевали в душу. Но Драйзер не мог тогда его предать, оставить, поскольку видел слабость, видел и ясность, которую всегда заглушали трезвый расчет, извращенные комбинации ума.
Хранитель снял барьеры, позволяя своему Джеку, рвавшему дистанцию с самого порога, с самого их знакомства, прикоснуться к нему.
-Я соскучился же, черт… - выдохнул Джек у самого уха, обжигая скулу и шею, крепко обнимая Хранителя.
- Тоже. Я – тоже, - еле слышно отозвался тот.
- Так чего же ждем? – нервно-весело поинтересовался Джек, - Времени у нас, конечно, много, но мы еще много потеряли, согласись, – Драйзер ничего не успел возразить, как с него уже стянули свитер, расстегнули часть пуговиц на рубашки и принялись за ремень.
- Подожди, - вяло отозвался Хранитель, обескураженный столь молниеносным переходом от лирики к практике.
- Ну нет, я итак долго ждал, - хищная ухмылка сверкнула где-то у самых глаз, а потом все возражения утонули в поцелуях.
- Это моя фраза…да что ж ты делаешь? – взвился Драйзер, пытаясь подвинуть хотя бы локтем настырного Лондона, готового тут же искусать его, похрустеть костями своего агрессора, разбудив тем самым все хищное, что прячется под святой оболочкой Теодора.
Охотничий азарт, возросший из любви идти наперекор своему возлюбленному, толкал Джека на безумства, на попытки «свергнуть» своего диктатора, подчинить хотя бы на 15 минут.
- Джек, я устал, в конце концов! – но никакие контраргументы уже не срабатывали.
- Так просто расслабься. Сегодня я все сделаю сам, - нагло заявил Лондон, расправившись с ремнем Хранителя. Холодная кожа живота покрылась мурашками, как только теплые пальцы прошлись по розовым следам от жесткой ткани, очерчивая выпирающую кость бедра, спускаясь ниже.
- Попробуй тут, расслабься, - проворчал Теодор, наслаждаясь прикосновением, - Давай хоть не в коридоре.
- Нет, - невнятно буркнул Лондон где-то у его шеи, - И я тоже кое-чему выучился.
Драйзер вздрогнул, сжимая зубы и мышцы, чтобы не поддаться ласке.
- Знать не хочу, где ты этого понабрался.
***
Полусонные, Лондон и Драйзер лежали, соприкоснувшись бедром и плечом, так что тепло мерно перетекало от одного к другому. Они не шевелились: Теодор слишком устал, а Джек был слишком расслаблен. Впервые за несколько месяцев комната казалась обжитой: брюки Предпринимателя грудой покоились у самой кровати, а носки, черные и белые, разных размеров, следами уходили в коридор.
- И хватит мне лгать. Я же не дурак, - как будто очнувшись, «продолжил» разговор Драйзер. Лондон уже привык, что дуал всячески ломает всякую логику, путая высказанное с невысказанным.
Джек улыбнулся потолку. В чем-то он лгать все равно не мог.